Спартанец: «Пока советская шваль не уйдет…»

Анатолий Свирид, он же – «Спартанец». Киборг, в числе последних уходивший из Донецкого аэропорта. С «белым флагом» вышедший к сепаратистам, сдавшийся в плен, чтобы спасти раненых товарищей. В Кременчуг он приехал всего на день – на благотворительный патриот-квест, где вручал награды кременчугским бойцам (читайте ТелеграфЪ №18 от 5 мая). Анатолий сорвался из Киева, из клиники, где проходит очередной курс лечения. Ведь у него за плечами не одно ранение и плен. На груди бойца первой роты 90-го отдельного аэромобильного батальона 95-й бригады множество орденов и медалей. Он прошел самые горячие точки: Опытное, Водяное, Пески. До последнего стоял за аэропорт. Несмотря на многочисленные награды, он по-прежнему главный сержант – не стремится за новым званием:

– Так как был, так и есть: главный сержант роты. Некоторые мои знакомые, которые были старшинами, уже полковники… Я еще до войны говорил, что даже командир отделения отвечает за 7 жизней. И потом приходится ехать и смотреть матери погибшего бойца в глаза. Объяснять, почему так получилось, что ее сын погиб. Полковники вообще не видят бойцов. А кто плохо видит, тот так и командует.

– Так произошло и тогда, когда встал вопрос об эвакуации «киборгов» из аэропорта?

– Свыше реакции не было никакой. Приказов никаких не было. Нас там забыли и оставили. Возможно, подумали, что все вышли. Взрыв был большой – возможно, подумали, что все погибли. Но я сразу вышел на связь и сказал, что у нас много тяжелораненых ребят. У многих были перебиты позвоночники. Их надо было выносить лежачими, договариваться и вывозить их скорыми или КрАЗами. Но эвакуации не было. А наши ребята были достойны того, чтобы за них боролись. Пусть даже для того, чтобы похоронить их дома.

– Изменилось ли за это время отношение «верхушки» к бойцам?

– Для того, чтобы оно изменилось, они должны участвовать в бою, впереди на белом скакуне. Как это происходит, например, в Израиле, где бригадные генералы идут впереди подразделения. Они погибают периодически, но ведут бой. А здесь люди для генералов – сухая статистика. Он отправляет бойца в бой, но он не ездит на его похороны, не смотрит матери и детям в глаза. Поэтому, пока эта советская шваль не уйдет, у нас будет такое происходить.

– Что нужно, чтобы поменять систему?

– Выгнать их всех и поставить боевых достойных офицеров. У нас уже есть боевые генералы. Нужно дать шанс управлять достойным людям.

– Как, по вашему мнению, этого можно добиться?

– Нужно не приезжать домой и со стаканом в руках жаловаться на жизнь, а собираться вместе. Но никто ничего не делает. «Дайте мне медальку и отправьте меня на воды» – дальше этого дело не идет. Ребята, так не годится.

– Есть ли те, кто настроен на действия?

– Есть определенное количество людей, но критической массы еще нет. Может быть, это и неплохо, что их не так много. Зато они более мотивированы и более закалены. К ним подтягиваются остальные, и так потихоньку строится гражданское общество.

– Какие сейчас изменения вы видите в армии?

– Все структуры и Порошенко опаздывают на несколько шагов. Предложили какие-то деньги, но их надо было предлагать первым волнам мобилизации, когда шли сугубо добровольцы. А сейчас эти волны, которые демобилизовались, уже не пойдут. Они не доверяют руководству и видят его отношение.

– Как оцениваете ситуацию, которая здесь, на гражданке?

– Все недовольны, но что вы делаете, чтобы стало лучше, каждый день? Проснуться в другой стране – так не бывает. Меняться начинать нужно с себя. Вынести со своей квартиры мусор, убрать все вокруг, чтобы было чисто. Все начинается с мелочей. А у нас мы видим загаженные парки, но хотим, чтобы было как в Штатах. Ребята, все реально, но для этого нужно меняться.

– По вашему, третий Майдан возможен?

– Я критично к этому отношусь. Если ввергнуть страну в пучину неуправляемого, то мы ее потеряем. Многим не нравится сложившаяся ситуация, но ребята: собираемся, контролируем депутатов. Волшебный пендель нам поможет.

О боях за аэропорт

«19 января шваркнуло так прилично, что меня вместе со стулом с поста унесло метров на 5– 6, сорвало каску, – описана история «Спартанца» на censor.net.ua. – Бойцы, которые подальше сидели, сказали: «Ну все, Спартанцу – хана!» И тут слышат от меня: «#б твою мать, а ну к бою!» О, говорят, живой.

А я ору, что занимаем круговую оборону. Потому что единственная стена, которая закрывала нас от их танков, упала. Остался только пол. И защиты никакой. У нас до этого баррикада состояла из ящиков с боеприпасами, после взрыва их разметало нафиг, а сепары сразу пошли вперед. Хорошо, что на мне висел подсумок с ВОГами, у пацанов что-то было из оружия, и мы могли их «встретить». По ходу из обломков начали собирать баррикаду какую-то, и тут возле меня «шлеп» и упала граната Ф-1, а летели они сверху, с фронта и справа. Я бросаю автомат, делаю кувырок вперед. Здесь, конечно, спасли годы спецназа и то, что кидающий гранату не сделал отстрел. Мне посекло только ноги – больше 20 осколков в них было.

«20 января утром они частично угомонились, а потом был большой «бабах». Я как раз разговаривал с Игорьком (Психом), медиком нашим, и с Крабом. Так мы вниз и полетели. Я за что-то зацепился ногой и висел головой вниз, наверное, это меня спасло. Лицо посечено было, кровь один глаз заливала. Когда отцепился, обнаружил, что в правой руке у меня осколки и открытый перелом. А ор такой сильный стоял вокруг: «Пацаныыы.... пацаны... где моя рука....где моя нога?» – кто что кричал, б#ядь, это капец.

Увидел Психа, который всхлипывал от боли. Слева – Женя орал: «Командир, пристрели меня…». Это мой боец, и он таки умер. В феврале его похоронили».

«Когда из-под завалов вытащили всех, кого смогли, соорудили баррикадки какие-то, фактически из мусора. Вместо пола была огромная воронка и небольшой бордюрчик за сеточкой. На него положили «двухсотых» и раненых. И давай звонить командованию и говорить, что нужна эвакуация. Они спросили, эвакуация какого плана. Я говорю: «договаривайтесь с сепарами и делайте коридор, потому что парней надо вывозить лежачими, они поломанные все». Но командование сделало по-своему, то есть не сделало ничего. Наутро из тяжелых ребят 5 умерло. Я еще раз связался с командованием. Мне сказали, что ведутся переговоры. Я еще подождал какое-то время, но понимал, что пацаны «на выходе» уже.

А те, которые умерли, должны быть похоронены дома, не в терминале. Тогда я взял белое полотнище и пошел по направлению к старому терминалу. Пошел договариваться о коридоре»

В плену

«Сепарские демоны бегали кричали: «Укропы, у#бки, ублюдки, куда вы пришли на нашу землю?» Водили нас по городу, по разным местам, где погибали люди, для того, чтобы мы это прочувствовали и здесь у себя рассказывали, какие мы каратели. А местные обезумевшие тетки кричали на нас, пинали, кидали яйца. В принципе, их можно понять, когда им говорят, что по городу ездят укропы и стреляют по вам из бесшумных (на минуточку задуматься) минометов и убивают ваших детей, тогда какое у них к нам может быть отношение?»

«С нами там же их провинившиеся сидели – кто за синьку, кто еще за что-то. «Солянка» из людей, конечно, жуткая – буряты какие-то, чеченцы. Вообще, эти строители молодой республики – это какой-то симбиоз бывших ментов и урок. Был там Батюшка, который пришел крестным ходом из России, позывной Сталин. У них, когда зарплата не идет, идея сразу тухнет. А бабки они получают из России, в долларах. Нас бывший зек охранял, кличка Бурый. Он получил зарплату и суток за трое ее пропил. Заказал баню, проститутку, она у него еще 100 долларов украла. А когда я на допрос пришел, понял, что попал в фильм «Белое солнце пустыни». Обратил внимание на двух белогвардейцев – в форме, в ремнях. Это же жесть, совсем чокнулись».

Об отношении «верхов»

«Больше всего меня на войне поразила некомпетентность высшего состава, руководства. Я просто не верю, что можно быть такими бездарными. Или это специально делается, или это враги и с ними надо разбираться. Если придется, то я пойду опять воевать, но не при данном Генштабе. Либо придется создавать из своих проверенных ребят армию и выбирать себе командиров».

«Я когда шел с этой белой тряпкой, страха не было никакого. Мной тогда двигало то, что парни лежат и помирают. Я отдавал себе отчет, что меня могут на подходе шлепнуть – поприкалываться. Потом добить-дорезать. Те, кто воюют с нами, понимают, что мы солдаты – воины и то, что вопрос по выходу ребят не решило командование – это их прокол. А для меня это самая большая награда, что люди остались живы, что мамы их приходят и говорят: «Спасибо огромное за сына!».